К написанию этого текста меня подталкивает страх потери актуальности свежих заметок и затянувшаяся пауза в написании чего бы то ни было вообще. Подумываю поставить себе на аватарку Сквидварда, как отражение моего настроения в последние недели. Прошедшая суббота явила собой подтверждение чего-то, но я так и не понял, чего. Отмечаю за собой голосом Глории небрежное и похуистическое отношение к тому, что пишу.

Мы едем по городу в автобусе. Я сплю. Засыпаю все время. Спать мне нравится вообще больше всего прочего. Хоть и сплю я дергано, тревожно, отвратно. Просыпаюсь угрюмый, разбитый, недовольный заранее всем, что мне скажут, что сделаю, что произойдет. Как новорожденный, каждое утро выбирающийся из влагалища жопой вперед. Жопой к жизни. Один день, другой, третий. Я сплю. В автобусе доезжаем до дома, где я вырос. Иду за хлебом не по погоде одетый. Цвета, яркость солнечного света, ракурсы отправляют куда-то в прошлое. Не то весна, не то безвременье. Сидим на кухне, хлебаю борщ. Ощущаю себя ребенком двух женщин, между которыми не могу выбрать уже как третий месяц. Насупившись, доел суп.

Мы едем по городу в автобусе. На книжную ярмарку, где будет много людей. У меня есть точная цель: купить пару своих же книжек, чтобы потом отправить желающим. Ощущаю дискомфорт, стараюсь не думать, от чего. Я сплю. Идем от остановки к выставочному центру. Заброшенное здание из прошлой эпохи, гигантские рекламные растяжки на нем порезаны и ветром треплются. Реклама этой самой ярмарки. Впечатление так себе. Неработающий светофор. Она предлагает побродить с часик, пока время есть, посмотреть что-нибудь. Не могу придумать, что бы я хотел посмотреть в этом месте, на кого. Мысли о хаотичных потоках увлеченных людей вызывают недовольство. 

Во вращающемся барабане входной двери понимаю, что мне не нравится. Выстреливает мысль: мне не нравится «быть как все», быть частью какого бы то ни было объединения людей. Мне не нравится быть гостем ярмарки. В прошлом был в стане организаторов, но даже та небольшая роль выше, чем роль гостя. Мое эго – бесконечно саднящая рана. Мне нужно быть «выше» других, иначе я не ощущаю комфорта. Иначе я теряю себя в толпе этих одинаковых людей. Пытаюсь объяснить ей.

Предлагает оставить одежду в гардеробе и пройтись по залам, а мне хочется пулей домчаться до цели своего посещения этого ада и сбежать. Желательно в заснеженную ночную степь, чтобы ни людей вокруг, ни признаков цивилизованного мира. 

Разглядываю номерок. Секция G. Мы входим в большой холл: люди сидят, ходят, говорят. Держат что-то в руках, люди мельтешат. Какой-то парень ведет мастер-класс по иллюстрации: что-то про комиксы и эмоции в смайликах. Гляжу на собравшихся – мне неприятно. Глаза вырывают в толпе небрежные лица, ни одного оазиса эстетического удовольствия не попадается. Что я тут делаю? Ах, да.

-вот оно, - говорю ей и показываю на стенд. Устремляюсь к нему. Фрустрирован множеством людей и собственной неуникальностью. Мне нужны книжки с красной и синей обложкой. Цена на них выше, чем ожидал. Последняя оставшаяся красная в руках какого-то парня. Протягивает руку приятель с девушкой, спрашивает, как дела. Пытаюсь понять, как расставить приоритеты своего внимания сейчас: книжка, стендисты, молодой человек, приятель, Глория, цена книги. Кому что сказать и в каком порядке. Теряюсь совершенно. Бормочу приятелю что-то в ответ. 

Она резво перехватывает красненькую книжку у парня: «она тебе не нужна, я тебе точно говорю, вот, посмотри другую». Дает книжку мне в руки. Спешу оплатить и скрыться в толпе или вернуться к обмену репликами с приятелем, но ребята куда-то отходят. Она уводит меня нерешительного в другую сторону, встречает своих знакомых. Я не ощущаю себя потерянным, но определенно им являюсь.

Ведет меня в другие залы: стенды, книги, люди с лицами. Что они все тут делают? Мне все они представляются существами ведомыми с низким уровнем осознанности собственных желаний и причин этих самых желаний. Стадо, пригнанное сюда пастухами. Диагностирую у себя прогрессирующую социофобию. Потеря комфорта полная. Мой сим с красной шкалой комфорта топчет ножкой, стоя на одном месте и хочет поскорее забраться в пустую коробку на каком-нибудь заброшенном складе. 

Комфорт – наш новый бог. Думаю подумать об этом позже, а сейчас пытаюсь найти для себя хоть какой-то интерес продолжать бродить по этим залам. Ищу в перечне издательств «ил-music», не нахожу, иду за ней следом. Напрягаюсь, что в шуме она теряет мой голос, переспрашивает. Представляю, как она волочит меня вдоль этих книжных боксов по ковру. А я голый, кожа сдирается о жесткий ковер. Тащит меня к выставке фотографий. На фотографиях Норильск, мне нравится кадр со свалкой автомобилей. Все остальное вызывает желчные замечания об отсутствии какой бы то ни было эстетической ценности этих изображений. Она говорит о том, что главное – попасть в водоворот всяческих фондов и тогда твои работы сами собой будут протаскивать на различные выставки. Рассказывает про то, где побывали ее фотографии.

Нарезаем круги по залам меж загонов с людьми и книжками внутри. Попадаем в человеческие заторы. Три раза мимо меня мелькает одно и то же лицо девочки-нифера с пронзительным взглядом. Остальные люди не повторяются, но смущают меня своим разнообразием некрасивостей. Какой-то мужчина в микрофон занудно что-то читает. Рядом с ним сидит Линор Горалик. Не хочу быть одним из этих людей. Вообще я не из этих – о ком бы ни шла речь. Вы из любителей книг? Нет, я не из этих. Вы из Сибири – нет, я не из этих. Вы из людей? Нет, я не из этих. Я не из этих.

Настаивает на том, что мне стоит ознакомиться с брошюркой литературной премии НОС. Нет, спасибо, я не из этих. Выхватывает со стенда, всовывает мне в руку. Говорит, что номинанты дико крутые, что Елизарьев там и прочие. Что они уже ого-го и признаны и печатаны и прочее. «А ты еще маленький» - говорит. Мое эго легко уместится под ногтем мизинчика на ноге.

Застреваем у стенда «Комильфо». Уставший парень активно продает и рассказывает людям разное. Она покупает комикс про майора Грома. Говорит, что мне понравится, ведь там про Дурова.

-про Дурова я уже прочитал «Код Дурова».

Пересказывает мне все то, что только что я сам слышал у стенда. Рассказывает и то, чего я не слышал только что, но она уже рассказывала ранее: какой это дико крутой чувак уставший – он один из учредителей издательства, один из тех, кто запустил проект русских комиксов. И так далее. И так далее. На очередном круге в этом водовороте людей, недослышанных наших диалогов и моих мыслей о причинах дискомфорта, девушка из еврейского издательства вручает нам бесплатные закладки для книг. Я ликую: евреи раздают что-то бесплатно. Залипаю у какого-то арт-объекта. У него шесть конечностей, все замотаны бинтом. Его зовут Никчемныш или как-то так. Одна из причин дискомфорта: я просто давно не выходил в свет. 

Едем в автобусе, я сплю стоя и начинаю шутить обо всем, что приходит мне в голову. Мне нужно уединение, я смирился с неизбежностью людей вокруг. В центре города решаем, как быть дальше. Она не хочет, чтобы я ехал на Каменку, ведь мне как будто бы скучно и все это не нравится. Говорю, что мое недовольство и кислая мина – способ восприятия мира и в этом нет ничего такого. Снова автобус, культурная программа продолжается. Наблюдаю избалованного истеричного ребенка и его жирных родственниц. Ребенок то кричит и плачет, то смеется неведомой ерунде. Постигаю азы науки воспитания. Некоторых детей нужно бить чаще, некоторых реже. Суть в том, чтобы не путать и не переборщить.

Едем в то место, которое ассоциируется у меня с потугами молодых активистов, с университетским балом и отчужденностью. Заходим внутрь и снова мне хочется быть выше других. Возле гардероба три синяка не могут найти, где оставили свои куртки. Это место весьма комично. Не самый благоприятный район, в сердце которого проводится куча молодежных мероприятий. Жители соседних проспиртованных домов заглядывают на огонек. Наполняют своими биомассами культурное пространство. Тут же хипстеры и подростки разных мастей, не нашедшие более интересного занятия на вечер. Старое здание, бывшее раньше дворцом культуры одного из заводов этой страны. Сейчас с лепнины на стенах не стирается пыль. Видимо, чтобы не нарушать связи с прошлым. Сегодня во всем этом облупленном здании с каменными полами и вялым освещением расположились несколько тату-мастеров. Бьют желающим из гостей. Подвальность, чернуха, ощущение сифилиса. Секс, наркотики, рок-н-ролл? Нет, социальная мастурбация, спайсы, плейлист с контакта. 

Внутри себя я Буковски. Вернее то, что я себе о нем думаю. Брюзжащий, брешущий старикан. Ненавижу любое объединение людей. В группах люди тупы и омерзительны. В группах проще видеть изъяны и раскручивать спираль недовольства миром. Вышел в свет, посмотрел на людей и мне не понравилось.

Как будто слоган мероприятия: «Этому городу не хватает портаков». Тут же стригут разной степени волосатости мальчиков. Кто-то играет в "Гитар "Хиро", ведущий уныло по содержанию, но бодро по форме, говорит что-то о программе вечера. Мне не хватает красивых лиц, на которые можно было бы переключить свое внимание. Сидим на подоконнике, она говорит, как ее просили помочь сделать что-нибудь на мероприятие, а она отказалась. Потому что не желает бесплатно помогать тем, кто не справляется с той работой, за которую получает деньги. Ох уж эти молодежные программы, ох уж этот активизм по части «культуры». Средний возраст гостей значительно ниже, чем на книжной ярмарке. Мимо расхаживает девушка с лицом неизвестного мужика на левой ноге. Вспоминаю шутку: «набили ебало». Звучит Queen – Don’t Stop Me Now. Перед глазами кадры из трэшового видео с отрезанием конечностей и повсеместными суицидами. Мне становится откровенно весело. Шучу над происходящим в моей голове вслух. Наверное, просто нащупал какую-то почву под ногами для того, чтобы считать себя «другим».

Ведущий объявляет номер, ради которого мы сюда заглянули. Спускаемся вниз. Берем стульчики, занимаем ближайшее место к центру событий. Вот теперь я ощущаю себя «выше». Вот теперь мне комфортно, сидеть на обозрении, быть первым, кто выделился своей дислокацией. Я элита этого сброда. Этого сброда, где объективно каждый второй – успешней меня. 

Шоу закончилось, есть время подумать. Кажется, я прошел все стадии принятия вечеринки. Сначала ты отрицаешь и не хочешь ехать, посещать это вовсе. Потом бесишься из-за утраченного комфорта и отсутствия возможности уединиться. Под конец примиряешься и начинаешь получать извращенное удовольствие от неприятного вокруг. Получаешь утешительные призы в виде заметок и наблюдений.

На втором этаже еще одно шоу. Она измазывает себя и картоном прикрытую стену черной гуашью, извиваясь под музыку. Музыка звучит отдаленно с первого этажа. Недостаточно опутывает мелодией и ритмом происходящее, чтобы танец выглядел уместно. Черные следы на картоне сначала контурами напоминают танцующую девушку, к концу представления превратятся в мазню. Резким движением смачная черная гуща слетает с руки. Снова телефоны, планшеты и фотокамеры тиражируют реальность. Шоу закончилось. На сцену запилилась какая-то группа, начала настраиваться, мы покинули это культурное пространство.

Дома разглядываю брошюрку НОСа, перекидываю черновики из телефона в компьютер. Она говорит, что сегодня я получил достаточно пищи для творчества. Отвечаю, что сублимировать я могу из чего угодно вообще и для этого мне не нужно выходить из дома. Зачитываю названия произведений из шорт-листа прошлого года. Она говорит, что теперь моя очередь выбирать книгу для чтения. «Циников» мы прикончили прошлой ночью. Плевался, отворачивался в подушку, отмахиваясь от любовной линии. Что мы будем читать дальше? Гляжу гонорары авторам и правила подачи заявок. Пожалуй, я лучше и дальше буду избегать оценок и конкуренции, буду долбить краудфандинг и один на один общаться с читателем.

Последние пару месяцев пытался завести трактор, чтобы сбежать, как поросенок Петр, в лучшую жизнь. Трактор не завелся до сих пор, а ожидание маячившей на горизонте лучшей жизни меня измотало. Неоднократно сорванные сроки окончательно подорвали всякую надежду на успешное завершение этой истории. Неоправдавшиеся ожидания вызвали очередной приступ никому не нужной писанины. Мое эго село на лошадь и ускакало. «Игого» - ржала лошадь.

Внешне я абсолютно трезв, но мне все время хочется спать и я практически не способен запоминать настоящее. Внутри себя я бухаю. И этого не понимают окружающие. Задают вопросы какие-то, о том, да о сём. Они-то не видят, что я смотрю на них пьяными глазами, и не способны понять, что иной раз языком пошевелить, чтобы дать какой-то ответ, пояснение или объяснение мне крайне сложно по причине глубочайшей апатии. И почему людям нужно видеть, что ты без сознания, в луже собственной блевотины или лежишь в кровати, обливаясь потом и соплями, чтобы признать твою недееспособность?

Этот год оказался годом множества неоправданных ожиданий. Надежд, которые я сам на себя возлагал. Провалился по всем статьям, зато умудрился отметиться едва удовлетворительным успехом в тех делах, которые даже и не предполагал. И меня это бесит, просто из себя выводит, если начать об этом думать. Как будто все, что планируешь – тлен, и с космических высот насмешкой превращается либо в несусветную ерунду, не заслуживающую внимания и стремления к ней, либо в мазохистское стремление превозмочь без всякой надежды на хоть сколько-то сопоставимый с усилиями результат. А все, о чем даже не думаешь, оно невзначай проплывает мимо, ты руку протягиваешь и берешь это. И это то, что тебе делает хорошо, и это то, что получается легко и естественно. Только вот ощущения, что ты это заслужил – нет. И это бесит. Хотя, это всего лишь с головой своей проблема.

По дороге в автобусе решаю, как мне жить дальше. Этот город словно выталкивает тебя, как младенца при родах. И ты уже даже ощутил, что не принадлежишь ему и находишься где-то в новом мире, а теперь ходишь по всем этим дорожкам и не ощущаешь, что вообще где-то находишься. Идешь эдаким выкидышем, абортированный человек блуждает по городу. Темнота, и ты голый ножками болтаешь в невесомости. Как в том фильме со Скарлетт Йоханссон.

Разглядываю осень из окна автобуса. Успокаиваю себя, что не сложись все именно так, то я бы не увидел этой красоты. Нет, я даже не пытаюсь себя обмануть, что это действительно хорошее замещение всем тем мечтам и сказкам, которые себе напридумывал. Это просто что-то хоть сколько-то хорошее и приятное, за что можно зацепиться, чтобы вытащить свою голову из собственной задницы, буквально погрузившуюся в интроспекцию, и начать делать что-то новое. Что-то на новом витке своей жизни нескладной, как строчки прозы, которую я так люблю создавать.

Светит солнце, горы тремя степенями дальности отличаются по цвету. Новостройки высотки, река и блики на волнах, осенние деревья, набережная с белыми домами, шпилями, колоннами и всяким таким, корабли на причалах - и все это здорово. Теперь нужно дышать свежим воздухом, теперь я прописываю себе прогулки в одиночестве.

Твой писательский гений не признан. Да и сам ты в себе совсем не уверен. На первый взгляд, ты даже менее успешен, чем всякие суетливые школьники в интернете, но при этом слишком амбициозен и ведешь себя так, словно каждый знает, как ты хорош. Твоя классность не доказана, а кому ты ее уже доказал, тем приходится напоминать и доказывать снова. Вечный рынок и продажа себя. Когда приходится продавать себя снова и снова человеку, который тебя уже приобрел – это самое скверное. Оправдываться за себя и свою жизнь. Не обращать внимания на манипуляции твоим чувством вины, чтобы не ранить чужих чувств и не погрузить человека в думы о собственном неправильном поведении. Оправдания не способствуют росту личности, и не повышают качество жизни. Я плохо живу и это никому не нравится. Откладываю все время важные разговоры, не говорю о том, что мне неудобно.
      

Жизнь как расширяющаяся спираль. Или наоборот она все идет и идет к своей центральной точке завершения. Кажется, витки моей спирали слиплись и я перескакиваю на один-два круга назад и прохожу их снова. Когда витки спирали слиплись, ты ощущаешь дежавю. Наверное, между каждым событием в каждый момент времени можно пробросить мостик по фазе (углу) к точкам, лежащим на предыдущих витках. Думаю об этом, затыкая себе уши мыслями в автобусе, чтобы не слышать знакомого голоса. Мне нужно дописать первую часть рассказа, который мне кажется хренью. Он просто не имеет личной актуальности, а без нее я мало на что способен. Все должно быть пропущено через себя. Если ты не ощущаешь тока внутри, то и браться за дело не следует. Так мне кажется. Откладываю все время важные разговоры, не говорю о том, что мне неудобно. Сложно быть мудаком по жизни, но я так живу.  

     
Пару остановок назад я вошел в этот автобус и остановился у кондуктора, чтобы рассчитаться. Было полно свободных мест и я не боялся упустить ни одно из них. Стою возле кондуктора, считаю монетки, чтобы ей потом до меня не идти. В автобус заходят еще люди. Не имею права перегораживать проход к свободным местам, бросаю свое благородство в отношении кондуктора и сажусь. Следом за мной проходят две девушки. Одна. Вторая: зеленый шарф в черную клетку – бывшая. То ли не заметила, то ли отвела взгляд, когда заметила. С некоторых пор мы даже не здороваемся. Наверное, с того момента, когда я не стал говорить «привет» первым, когда случайно встречал ее на улице. Сели где-то позади. Включаю громкость своих мыслей на полную, чтобы не слышать деталей разговора. Что хуже: знакомый голос в голове или в автобусе? Для меня ответ очевиден.

На своей остановке я внимательно гляжу на ручки сумки, которую сейчас буду держать в своей руке, направляясь к выходу. Прикидываю, когда уместно встать: чтобы не слишком рано и не слишком спешно подрываться к дверям. Встаю и задеваю коленкой мужчину напротив. Задеваю головой верхний поручень. Стою возле дверей, оперся на перекладину. Кажется, я слишком непринужденно стою, это может выглядеть наигранно. Надо встать как-нибудь обыкновенней. И тут совершенно неважно, что на самом деле, моя обычная поза на выходе из автобуса именно такая. Нужно выглядеть обыкновенней себя обыкновенного.

Знакомый предлагает написать текст в сборник, а потом его печатают, и вот уже какие-то незнакомые люди готовы у меня его купить. Приятели предлагают после учебы взяться за работу мечты и я загораюсь этой идеей. Из этих эпизодов может показаться, что у меня классная жизнь. И мне тоже так кажется. Если не обращать внимания на детали. Но я так не умею. Из деталей для меня вырисовывается полная картина.

Иду по улице домой и думаю, что фраза «а потом я просто умер» - превосходная концовка какого-нибудь рассказа или романа.

«Повис в петле. Чувствовал, как обделался. Обделался в этой жизни по-крупному. А потом я просто умер».

Плавно вводить читателя в историю – не мой стиль. Погружать сразу на полную, без прелюдий и объяснений, и начинать долбить образами, как девственник, впервые дорвавшийся до женщины – вот, как мне нравится начинать. Завязка, развитие, кульминация, что там и в каком порядке должно быть – не имею понятия. У меня тут колесо графомании, которое я вращаю, чтобы спонтанно начать разговор, а там уж как пойдет.

Ночью я спал и видел себя летающей лягушкой, в компании героев сражавшимся в подземелье с гигантским орком. Потом был заброшен в далекие края, где земля была соткана из кучи лоскутков очень ярких текстур, как в третьих героях, а я ползал по ней и удивлялся количеству живности, копошащейся в ворсинках травы. Пока я спал, сестра спасала младенцев из-под завалов здания. Одного, второго, третьего и еще. Маленькие, чумазые, но живые и целехонькие. Она рассказала мне свой сон, а мой затылок рассказал мне, что все это значит.

Решение принято, стою на остановке, пытаюсь осмыслить брошенные случаем мне в лицо кусочки паззла. Настроение быстро уходит и я уже не могу точно сказать, мир блекнет под натиском тоски и мятежных мыслей или напротив – сгущающиеся краски реальности стимулируют хандру. Отчетливо вижу, как все портится, как протухает свет. Срочно нужно менять решение или уже оставить все, как есть. Две разных остановки соответствуют двум разным маршрутам и двум разным конечным точкам. Пытаюсь переосмыслить свое решение под влиянием дурно пахнущей действительности.

Передо мной дома индустриальной эпохи, покрытые тенью. Рядом люди, желающие попасть в тот же автобус, что и я. Он очень долго не появляется на горизонте. Как будто дает мне время подумать. Как будто мне не стоит на нем ехать вовсе и что-то или кто-то изо всех сил задерживает светофорами этот транспорт. Как будто обо мне кто-то заботится. Под старость Юнг скатился в мистику и чуть ли не эзотерику. Конечно, я не Юнг, но с каждым годом все менее юн, чтобы, ребячески закрыв глаза руками, думать, что передо мной ничего нет.

Думаю обо всем отрывками, а главное о том, стоит ли мне отказаться от взятого курса и пойти на другую, по предположению, ничем не лучшую остановку. Прокручиваю в голове: разговорился с преподавателем. Речь о фатализме, и вот, она рассказывает, как копила на свою первую машину, а заполучив ее, стала нечеловечески часто попадать в дтп. Вспоминаю нашу общую знакомую.

-Она мне года три назад, когда у нее в жизни что-то начало меняться, ляпнула про транссерфинг, ну, я похихикал, сказал «лол, не мое» и отложил до лучших времен. Так вот, там одна из тем, как раз в том, что, ежели на достижение чего-то вкладывать очень много личных ресурсов, то, мол, вероятность неведомой негативной херни сильно возрастает. И чуть ли не такой же пример приводится.

Продолжаем переговариваться о жизни и всяком. Она сделала карьеру, а теперь вот преподает.  Говорит что-то про выбор работы и естественный ход вещей. Бросает «будешь ли ты заниматься тем, чем занимаешься, если тебе за это не будут платить?». Говорит, что всегда хотела простой скромной обеспеченности, лишь бы жить, а работа – для души, а не для денег. Вспоминаю свои подростковые представления о том, как я хочу жить. Эта же формула. И убежденность в том, что на верные рельсы встал. На то самое, что еще в детстве, считай, выбрал, только недавно решился. Говорит что-то про тропинку души и про внутренних животных. Вспоминаю, что сегодня во сне я был летающей лягушкой. Обращаю внимание на эти фразы, вроде бы вскользь брошенные, а они, возможно, и есть самые важные, как в тех же транссерфингах говорилось.

Упоминаю в разговоре все недавно актуальные для меня темы, тезисы в пользу существования мирового правительства и всяческих теорий заговора. Она рассказывает про медийщиков-друзей, которые буквально сошли с ума на этой почве. Потом как-то невзначай рассказывает про умудренного жизнью и образованием человека лет пятидесяти, ее наставника, по совместительству советника мэра, мол он кучу стран объездил и всякому поучился и теперь вот за пару месяцев до всяких важных событий ей инфу сливает. Мол случится то-то и то-то, и будет так-то, вот потому-то и потому. И про Украину он ей рассказывал, а теперь вот говорит, что через полгода в России будет ну просто крах. И я почему-то и ей верю и дядьке этому. Уходим в какие-то другие темы, продолжаю катать вату, выискивать еще интересное. Рассказывает про какую-то женщину, мол, на ЦРУ работает, пытки придумывает. Местная, дама русская. Как раз подруга дядьки этого умудренного жизнью. Вот так нюанс, думаю. Вслух ей ничего не говорю, а про себя подмечаю связь таких вот немаленьких людей. А она заканчивает на том, что себя решила ограждать от всяких лишних размышлений, чтобы не съехать.

Стою на остановке, а автобус все не идет. И людей становится больше. И в другие маршрутки они забиваются, и я предвкушаю гнилую поездку и плесневелое настроение и слитую в унитаз жизнь. Тлен туманом по извилинам стелется, продолжаю все думать и крутить.

По работе второй месяц ожидание тянется. А почему так долго, а вдруг что-то не так, суетиться мне сейчас или нет. Представляю: вот поеду я, вдруг, работать за границу, а потом, как этот дядечка непростой говорит, все раз, и испортится в стране моей родной, и работа моя накроется. И останусь я без денег гастарбайтером за бугром. И самолеты летать перестанут, и революции при факелах понесутся с вилами и всяким таким, а мне даже к родным не вернуться. Пока на билет домой денег соберу. Да и вообще далеко от дома – отрезанный от мира своего. Дома-то лишиться.

Резко звучит сигнал проезжающей мимо машины. Грозит своим воплем пешеходу, перебегающему дорогу. Как будто мне звучит. Хемингуэй тут вспоминается со своим колоколом. И дама из друзей семьи на похоронах дедушки, сказавшая, что колокол всегда звонит по нам, еще живущим. Жутенько. Прохладно и пасмурно. Все тягостней становится и ехать мне на этом автобусе не хочется и в другом смысла не вижу. Что-то надо решать, как-то защититься от всяких напастей.

Друзья мои с последней работы в своих трипах, прочуявшие про надвигающуюся катастрофу под страной. Если не под всем миром. Все те разговоры прошедших месяцев. Мистика, да и только. С другой стороны – ну, положим, во мрак средневековья никто не погрузится. Допустим, останься я тут, без дробовика шансов на выживание у меня немного, а там хоть бананы на деревьях растут, с голоду не помру. Да и не так уж все катастрофично, особенно, если, на всякий случай, сразу бабло на обратную дорогу отложить. Собрать, так сказать, экстренный чемоданчик на случай прихода масштабного пиздеца. Подумал так и полегче стало. Однако в эту сторону ехать что-то уже совсем не хочется. Погода не та. И люди вокруг не те. Предчувствие, да и все тут.

Отвлекаю себя ерундой какой-то, а потом, обманув собственное сознание, неожиданно шагаю прочь с этого места, от остановки скверной и домов этих неприглядных напротив. В руке моей рюкзак, идется легко, вопреки ожиданиям. Понимаю, что скрываюсь от страха. Понимаю, что стыдно как-то суеверию поддаваться, но такого чувства сильного в жизни не было. Пару шагов от остановки сделал и как в эльфийский лес погрузился, такое умиротворение сразу, просто сказка. Машины стихли, вокруг деревья, между домов, в яркий цвет окрашенных, солнце светит. И тут же от сердца отлегло, паззлы вместо того, чтобы меня по лицу хлестать на свои места приземлились, а я иду такой довольный, уверенный, убежденный напрочь в правильности своего решения по перемене маршрута и планов. Иду, а сам осторожно, чтобы сомнения не пробудить, оглядываюсь мыслями: а интересно, что там ждало меня. Судя по ощущению, что-то настолько скверное, что в жизни еще не бывало. А было всякое.

На интуитивно обретенной остановке солнце светит. Погрузился в автобус, и как будто из болота сам себя вытянул. Огляделся, народу много, охота читать книгу, а негде. Приметил место рядом с кабиной водителя, там опереться можно, но чуть ли не как на сцене буду перед всеми пассажирами. Стесняюсь. Понимаю, что надо, надо дать себе что-то формирующее лучшее настроение, лучшее ощущение жизни, а значит, что стеснение надо отбросить. Удобно расположился, поставил сумку на пол, читаю книгу. Солнце подсвечивает буквы и даже нет дорожных заторов на моем пути.

Едем по мосту, волны по реке, набережная в любовных признаниях. Солнце подогревает спокойствие, заполняющее меня как тестом дрожжевым. Чувство такое, будто я самый важный в своей жизни выбор сделал. И правильнее этого никогда ничего не выбирал. Прикидываю. Моя первая школьная подружка и преподаватель, которая с ней как-то вдруг вместе работали. Схожие взгляды на мироустройство. Маленькие все эти причудливые случайности, совпадения и сходства. Лица людей, которых ты впервые видишь, и знаешь точно, что в этой вашей встрече есть что-то эдакое. Что-то сродни гравитации.

На набережной какой-то парень в спортивном трико и альпинистской обвязке, трос натягивает. Гадаю: то ли планеристы что-то запускают, то ли нужно сходить поглядеть, что там. Как раз моя остановка рядом.

Группа молодых ребят и пара тренеров. Со страховкой по очереди взбираются по опоре моста. Разглядываю, как парнишка липнет к камням, выискивает уступы и ухваты, пробирается вверх. За него немного тревожно. Не доверяю я этому тросу. Мимо со включенным сигналом проезжает скорая. Представляю, как он срывается, а скорая только что промчалась мимо. Но он успешно добирается до верха. А потом повторяет восхождение еще два раза. На третий мне уже не интересно и ухожу прочь.

На самых главных в городе часах десять минут седьмого. Иду к светофору, напротив идет подруга с университета. Решаю, обратить на себя ее внимание, как буду проходить рядом или поспешить домой. Останавливаюсь перед ней, замечает, радостно приветствует, вскинув руки для объятий.

Просчитываю расклады. Говорит, что как раз время пробок, предлагает прогуляться. Пересчитываю расклады. То ли просто чувствует что из вежливости должна со мной поболтать, раз уж я ей работу подкинул, то ли правда дорожная безысходность. И то и другое - думаю я, и соглашаюсь. Как-то спешно шагаем, обмениваемся последними новостями. Оседаем в парке, у нее кстати в сумке оказываются французские крекеры. Разглядываем воробьев и брусчатку, всматриваюсь в ее зеленые глаза. Скачем по темам и историям из жизни. Хорошо сидим. Про перспективы и настоящее рекламы, связей с общественностью и современных средств коммуникации. Про сложный мир, про больших и маленьких людей, про цели, планы и неотвратимость смерти.

Прикидываю. Люди, с которыми легко. Хотя, это, может быть, наш первый разговор, длящийся больше пяти реплик. Люди со схожим бэкграундом, хотя сами по себе и очень разные. Как будто бы мы просто все заранее договорились поиграть в эту жизнь. Ну, вроде как развлечься и научиться чему-то новому.

-Пока совсем не похолодало, предлагаю разойтись. Так, сказать, чтобы не портить впечатление от теплой встречи.

Вижу свое отражение в дисплее ноутбука. Это я такой? Это не я. Это какой-то бука. Самая большая в мире статуя – статуя Будды. Она значительно больше «Родина мать зовет». Представляю, как однажды начнется война и все эти гигантские статуи оживут и будут сражаться за нас. Мне кажется, против стометрового медного Будды ни у кого нет шансов.

Каникулы Бонифация закончились кровавой средой. Сижу одной ногой в четверге, а задницей на табуретке. Как я пишу: у меня есть два.. нет, не стула. Просто открываю один блокнот и другой блокнот и заметки из одного расписываю детально в другом. Так и получается. Никакой магии.

Я открыл глаза и оказался в осени. Открыл глаза в троллейбусе и лучше бы не открывал, снова мысли тоскливые хлынули в голову. В транспорте все еще спится слаще, чем дома. Ни духота, ни люди вокруг, ни распухшая по ощущениям до размеров грецкого ореха височная артерия не мешают спать, пока я еду в метафизическое никуда. В один день здесь льет дождь, в другой – печет солнце. И неизменно каждый день в подвешенном состоянии из-за внутренней неопределенности приоритетов. По итогу все это выливается в чудаковатые бегства мыслями от действительности.

Оказываюсь на двадцать минут дома, чтобы пообедать. Раздеваюсь догола. Быть голым в разгар дня это что-то вроде способа снять с себя всякую ответственность. Телефон хочется выбросить в реку, когда иду по набережной. Туалет кажется самым спокойным и безопасным местом на свете, особенно, если он в приличном заведении, где в уборной играет музыка. Вылетаю из дома не то, чтобы вновь полный сил, а скорее, как телефон, сорванный с зарядки спустя путь минут.

В транспорте наблюдаю потасканную беременную бабу с засаленными волосами и ребенком-метисом. В проходе стоит человек с бомбонувшей от фурункулов рукой, с рюкзаком за спиной. Улыбается и разговаривает с каким-то своим приятелем рядом.

Я хочу быть статуей алкоголика или собачкой, мимо которых прохожу. Чтобы стоять вечно пьяным, опершись на столб. Статуе никуда не надо. Устал говорить разговоры, которые не хочу говорить, самое частое, что я слышу от людей «нам надо поговорить». Как будто я каждый день встречаюсь с разными людьми, как с бабой и она меня с этих слов хочет бросить. Тяготящее чувство.

После учебы с работой мне легко. Иду через очередной какой-то случайный двор. Дед с тростью на скамейке покачивается и болтает ногами под доносящуюся откуда-то песню Бритни Спирс. 

Она говорит, что я пишу в духе русской школы. Она хочет, чтобы я писал. Я хочу писать и пишу это. В телефон записываю: «грейпфрут» - не забыть купить для дайкири.

В один из вечеров нахожу неопубликованные черновики, в том виде, как они есть. Снова это самолюбование в желании публиковать без правок заметки из телефона. В них есть иногда что-то, стесненные мысли, концентрация впечатлений. Для меня они – как файловый архив, и сознание легко разворачивает все его содержимое.

«Катя ноут ксюша вконтакте анель марта ноут анель катя плачет у влады шлюха у меня я шлюха чувство вины мама концентрация событий сломанная техника работники и клиенты куча аварий в городе затмение было вчера онв мне ьольше всех нравитмя вме мы прячем головы нн в ресокмно лруг в друга»

В автобусе встречаю знакомого из прошлого сезона моей жизни. Тогда он казался омерзительным, а сейчас – снова кажется, рассказывает мне про недавнюю беременность своей несовершеннолетней девушки и аборт. По глазам, залепленным зелеными линзами, вижу, что ему грустно. Уточняю. Да, он бы и не прочь оставить ребенка. Рассказывает мне про книги, про свою группу из разряда «кричащие пидоры». Выходит из автобуса. Эта запись кажется настолько устаревшей, что мне трудно ее сохранить.

Удивительное свойство: легко могу рассказывать о всяком второстепенном, но о первостепенном могу лишь улыбаться и молчать. А потом она еще раз и еще раз позволяет мне писать все, что хочу и так как хочу и говорит, что могу использовать больше описательности. А я так боялся «все испортить» своей несдержанной откровенностью. 

Выхожу из магазина с грейпфрутом, с неба проливается дождь. Можно переждать, как многие люди рядом, но, я не хочу быть с этими людьми. Я в любом случае промокну, так пускай это будет насквозь, пускай как под душем. И я получаю свое, иду, улыбаюсь и смотрю на людей страдающих и радующихся дождю. Пустующий прилавок со свежими огурцами, которые в затапливаемым серым цветом воздухе выглядят особенно ярко. Едва не стащил один.

Ужин при свечах. Должен был быть. Если бы она была здесь. Шикарный кусок мяса. Дайкири. Комната. Кровать. Перед окном периодически проходят люди. Я в красной укрывашке с рукавами типа халата, с поясом как-то дурацки повязанным на голое после дождя тело. В один из следующих дней в шутках озвучиваю другу возможность из окна давать пять прохожим.

Та стадия отношений, когда вы еще стесняетесь ходить в туалет друг при друге, но уже во всю трахаете друг друга в рот. На языке фрейдизма эту стадию по аналогии с этапами психосексуального развития личности можно назвать оральной. Оральная стадия отношений. В общем-то даже звучит. Если развивать эту тему, то недолго додуматься до того, что в самом конце следует фаллическая - это когда снова возвращается интерес к мастурбации и своему собственному телу, а у нее возникают мыслишки о том, чтобы компенсировать отсутствие пениса ребенком. Далее будет латентная стадия. Нет, не та, в которой ты вдруг осознаешь свою внезапную гомосексуальность, а та, в которой секс уже не столь важен, и снова важными становятся карьера и консюмеризм. По идее завершающей должна быть генитальная фаза, но, поскольку речь у нас тут не о развитии личности, а о выдуманных только что фазах «отношений», то аналогии для генитальной фазы в отношениях не существует. Наверное. В этом я совершенно не разбираюсь. 

Таково мое будущее. Отношения, строящиеся по кривой Вундта. Вместо рекламных контактов – половые. В какой-то момент наступает пресыщение. Они занимают определенное место в твоей жизни и разрастаются, создавая западню. Прожигаешь время в мире кровати, откладывая на потом все, что можно отложить на потом и радуясь каждый раз, когда удается сохранить разум и делать скучные необходимые вещи вместо того, чтобы трахаться, есть и спать. 

Говорю сам себе про вуайеризм в разрезе своей готовности видеть в своих текстах все, что бы я ни написал. Странно, наверное, видеть свои слова и поступки со стороны. Роняю случайные словосочетания вк о том, что сообщать не следовало. Отношения, которые совсем не отношения, но еще какие отношения. Просто друзья, ничего больше. Не задаю вопросов себе и ей. В конец-концов, я не борец за штампы и ярлыки и если мне хорошо с ней, то нужно ли из этого что-то выжимать?

В разгар дня в небе видно луну. Бесят велосипеды, оставленные парочками возле входа в кофейни. На перекрестке подруга машет рукой из проезжающей мимо машины. На остановке вижу подругу из давней эпохи своей жизни. Не обращаю ее внимание на себя, не нарушаю хода вещей, тут же подходит мой троллейбус. Каникулы Бонифация закончились. Вернулся в свой район, тут мужики в кроссовках на босу ногу.

«You only seem to care about you» - поется в песне, заслушенной до дыр. Остальные слова мой мозг отфильтровывает.

Говорит, что я похож на гота. Это все из-за черной одежды. Читаю Пелевина и все обретает мистический смысл.

На улице темно и холодно. Стою и думаю о Питере, грущу. Полчаса в грязном автобусе в компании грязных людей. Спальный район. В чем разница? В движении транспорта. Только что все было оживленно, и как будто светло, несмотря на темное небо. А теперь безлюдно и пусто. 

Иду вдоль трехэтажного магазина ангарного типа. Неприятное ощущение. Как во сне, только в обратную сторону. В дверях пропустил всех выходивших. Войдя, захотелось пнуть и рывком перевернуть небрежно расставленные на дороге тележки.

Скольжу мыслями вдоль кафеля. Как будто не к месту. Что с мыслями. Грудная клетка сжалась до диаметра спички, руки мои где-то далеко-далеко. На дисплее весов сама собой изменилась картинка. Взять памелу и метнуть в холодильный шкаф с молочными бутылками. Звук удара шара по кеглям. Что с мыслями? Ищу тот сок, который всегда пью, когда простыл. От него я чихаю.

Касса работает одна. Небольшая очередь. Передо мной мужчина, пользующийся парфюмом. Обезглавленные замороженные рыбы в вакуумных упаковках. Рядом две девушки-подростка. У них в корзине всякая еда, куски пиццы. Слегка засаленные волосы и в целом неприятная внешность. У одной сбриты брови и нарисованы под сердитым углом.

Выкидываю чек в урну, за столбом мимо меня проходит пожилой мужчина. Во всяком случае, так показалось. Знаете, эти люди на улице и в местах, которые идут, но ты их не видишь, потому что они все время оказываются за какими-то преградами. Кто эти люди и почему они всегда оказываются за преградами?

Эскалатор. Блестящая поверхность, мелкие элементы под ногами. Оборачиваюсь, и кажется, будто со временем что-то не так. Я уже три мысли успел подумать, присел, чтобы потрогать поверхность конвейера, а всего незначительно отдалился от начала.

Стена магазина. В ту сторону, как во сне. Брусчатка в кустах. В отбитой траве есть какая-то структура. Не разобрать. Свет в окне второго этажа. Как будто пространство за стеклом заполнено слабым раствором марганцовки. Окно посредине между двух широких балконов.

На лице как будто паутина, но это твои волосы. Всем девушкам нужен мужчина, а не мальчишка с несломавшимся голосом.

Мне необходимо стать великим, иначе ее жертва будет напрасной.

Острое желание записать. Кошка. Так уже было, месяца два или три назад.

Каждый раз когда я в этих больницах, ощущение, будто у меня не меньше, чем спид. Ипохондрия передается воздушно-капельным путем. Вечные очереди из разрушающихся пенсионеров и пьянчуг, немощная и хворая молодежь и я, вроде бы здоровый, но сомневающийся.

В этот раз врач серьезно на меня смотрит и называет слово, которое звучит как неотвратимость. Потом что-то про сроки и вероятности, про необходимость дополнительных анализов. Слушаю его, смотрю, старательно собирая свое внимание на его лице, но мне не интересно. Больше занимает то, как я сейчас выгляжу в его глазах. Пытаюсь изобразить спокойную уверенную фигуру, чтобы он не подумал, что я размазня. При этом нужно не переиграть, чтобы не стал задавать дурацких вопросов, убеждаясь, что я вообще воспринял то, что он мне сообщил. Добавить чуточку удивления. Как там звучат эти стадии: вот их, в общем, быстренько отыграть и перейти к финалу. Пока я пытаюсь сыграть свою роль больного, кажется, что у меня выходит не очень, и опытному врачу все это сразу видно. Злюсь на себя за актерскую бесталанность. И злюсь на себя за эту злобу: ведь это выглядит так, будто я злюсь из-за диагноза. Вот, точно – гнев, одна из тех стадий через которые мне типа предстоит пройти.

Выхожу из больницы и иду домой. Плыву по тротуару, ловлю на себе взгляды встречных людей. Таращатся как на прокаженного, как будто им что-то известно, ненавижу всех этих глазеющих людей. Разглядываю их лица, отрываются от разглядывания тротуара, поднимают глаза на меня, проходят мимо. Иду к дому через рынок. Пара узких проездов и один перекресток. Неуверенно мечусь от проезжающих машин, слишком быстро они едут, слишком неаккуратно и бестактно обдают пылью с дорогих. Прилавки и поджаренные на солнце кавказцы. Половинки арбузов бледно алеют на солнце под полиэтиленом. В детстве арбузы всегда были целые. Кто хотел убедиться в качестве – вырезал себе из сердцевинки пирамидку. Сейчас на глаза не попадается ни одного целого арбуза. Ни одного целого человека. Сплевываю на дорогу, отгоняя от себя этот бред.

В кармане сорок два рубля, понимаю, что больше всего на свете хочу сейчас какой-нибудь омерзительный небезопасный чебурек с этого рынка. Подхожу к лотку. Ты – то, что ты ешь. Значит, сегодня я – жаренный пирожок с луком и яйцом. Азиатка в возрасте подает мне, получается, меня самого. Глаза впалые, взгляд такой глухой, как и голос, которым она говорит «пожалуйста».

«Молодец, возьми пирожок с полочки», - говорила мне давно последняя пассия. Мы гуляли вечером, она пыталась добиться от меня какого-то развития личности или вроде того. Высказал ей свои размышления, планы на ближайшее время. Ей понравилось, то, что она услышала, вот и похвалила. Хотела, чтобы из меня вырос успешный мужчина, а я хотел соответствовать ее запросам. Не получилось. Ем пирожок: суховат, приходится чуть ли не заталкивать в глотку. Не подходил я ей и подойти не мог. Слишком неконкретный, неустойчивый. Она ведь без отца росла, ей нужен был больше всего надежный человек. Чтобы опереться можно было и не упасть, когда захочется падать. А падать она любила. Говорила, что я слишком нормальный для нее, слишком здоровый, а я молча злорадствовал, представляя себя самой черной дырой на свете.

Думал, как только переберусь в центр города, жизнь загорится и смысл появится. Но когда переехал, все стало только хуже. Усилий хватает только на то, чтобы обеспечить свое одинокое существование. Без излишеств и приятных перспектив. Друг детства отца говорит, что у меня нет амбиций. Ну, ему-то, тридцатипятилетнему менеджеру с женой, двумя детьми и ипотекой виднее, что со мной не так.

Разглядываю окна многоэтажного жилого дома. Ячейки общества в сотах города. Неужели они все во что-то верят? Делаешь каждый день то, что за тебя может делать любой другой из соседней клетки. Семейные вопросы решаешь, дети растут, планируете с женой что-то. Отпуск, поездка к родителям, внезапные похороны тетушки. Неужели они всей этой ерунды ждут? Как не понимают, что не будет ничего другого, сверх этого плана, сверх этой схемы. Что не будет ничего лучшего, разительно отличающегося от того, что есть сейчас. Бежишь в колесе, вращаешь жернова своей жизни, которые тебя в прах перемалывают. Неужели это ощущение им палки в колесо не ставит и бежать не мешает? Совершенно загадочные люди.

Пришел домой, вижу кучу грязных тарелок на столе. Приблизился, мошки вспорхнули. Вечно они летом меня достают. Как увижу их, так настроения сразу никакого нет. Они мелкие, а сильнее меня. Сорвался как-то в брезгливости, пол кухни разнес, пытался понять, откуда они берутся. Так и не нашел. Признал свое поражение. Теперь уже даже замечаю какую-то эстетику в том, как они своим насекомым облачком разлетаются. Стокгольмским синдромом проникся к мухам. Взял тарелку помыть, да теперь уже незачем, бросил. 

Вспоминаю последний завтрак Дэвида Гейла и его речь о том, что мечта должна быть недостижима. Мечтать по-крупному – бессмысленно, только иллюзии питать. Самому себе морковку перед носом вешать, которая никуда так и не приводит. Мечтать о мелочах, о которых «все» мечтают – слишком мелочно. Осознавать, что все, что может быть в твоей жизни, зависит только от тебя и от случая. Достигнутое либо окажется незаслуженным, либо такой же херней, как ты сам. При таком раскладе ничего особо и не хочется.

Сижу в своем кресле, шторы задернуты. В квартире ничего не слышно, но я знаю, что в четырех этажах подо мной, на улице разливается жизнь. Куча людей зачем-то живут и даже веселятся. Стыдно вдруг так стало. Перед матерью, что меня растила. Перевожу взгляд с окна на стену, чтобы переменить мысли. Стыдно перед последней моей девушкой, что ожиданий не оправдал. Опять тянет залипнуть в монитор, зайти на Ее страницу и убедиться, что все теперь у нее сложилось хорошо. Представляю, как опять буду крутить колесико, вычитывать, высматривать и тошно от этой слабости. Порываюсь дочитать книгу и уже даже к полочке подошел. Про евреев ленинградских во время войны. Душевная такая книга. Но мне и перед книгой стыдно, что в ней оптимизма больше, чем во мне. Стою, не знаю чем себя занять, разглядываю корешок книжечки.

Опять сел в кресло и снова уснул. Проснулся от того, что затекла шея. Даже обрадовался, такому незатейливому пробуждению. Почавкал и так легко на душе было. Сглотнул и вспомнил про пирожок, что ел сегодня. И все остальное вспомнил разом. Легкость как рукой сняло. Приоткрыл шторы, темнеет. Как про больницу подумал, сразу захотелось гамбургеров и газировки, и чтобы отрыгивать смачно. Есть что-то жизнеутверждающее в отрыжке.

Выбрел на набережную, где не бывал еще ни разу. Пытаюсь найти, где хорошо будет посидеть. Город как будто отторгает меня, как неподходящий донорский орган. Места себе не нахожу. Долго выбирал. Зашел в беседку, оглядываюсь и не знаю, с какой стороны сесть. Лицом на мост через канал: все в тени, много растительности. Или напротив: там заворачивает речка и скрывается из виду, падает солнце на воду. Нельзя ошибиться с таким выбором, ведь этот вид формирует настроение, вроде как может исцелить или убить. Решаю смотреть на солнечную сторону. Разложил из бумажного пакета свертки с гамбургерами, упаковки двух цветов. Одна с синими надписями, вторая с красными. С чего начать не знаю, каким закончить не могу решить. Все простое слишком сложно, отворачиваюсь, хватаю наугад.

Сзади приближаются дети, слышу по голосам, трое. Проходят через беседку и уходят дальше. Где-то там вдалеке закат, а у меня тут видны лишь его остатки. Мимо по дорожке проходит компания пожилых людей. Пока жую, скрываются из виду. В беседку заходит азиатка в возрасте с раздавшимися вширь бедрами. Та самая, что мне пирожок днем продала. Напрягаюсь, кажется, будто сейчас заговорит со мной, но нет, села на соседнюю скамейку, отвернулась к воде, склонила голову к колонне беседки. Наверное, очень устала за день. Потому как понуро сидит – ей очень тоскливо. И вот такая у нее жизнь будет всегда.

Возвращаюсь домой и уже твердо знаю: какие бы там ни были анализы, я уже не жилец.

План на сентябрь вызывает желание на октябрь запланировать суицид. Мой личный план выполнен на пять процентов вместо необходимых восемнадцати. Планы мне стали нравиться больше, чем фантазии. Работа для меня это стержень, что-то вроде хребта. Без нее я превращаюсь в мягкотелую шмяку, не желающую ни делать что-либо, ни жить. Примерно так же на меня влияют девушки и влюбленность.

Поздний вечер, на улице ливень, пахнет мокрым асфальтом и мне хорошо. Наудачу звонит друг, договариваемся о встрече. Мне лень надевать на себя все, поэтому куртка покрывает голое тело, а кофта со штанами в руках. В таком облачении нахожусь перед домом друга, пока жду его, раскладываю одежду на скамейке и одеваюсь по-человечески, деловито и спокойно. Не спешу, чтобы не выглядеть подростком, который сбежал из дома подружки, когда внезапно вернулись родители.

Возвращаюсь в дом детства, а тут все как-то не так. Подъезд в ремонте, домашние животные выглядят как-то иначе, как в тех снах, где выглядит все вроде бы так же, но едва ощутимо иначе. Радует наличие горячей воды. Напрягает холодность города, она снижает и без того шаткую мотивацию двигаться на работе. Мне представляется человек, которого резво замуровывают, а я – этот человек, аккуратный и не успеваю уважительно разгребать кирпичи и цемент, которыми меня заваливают. Мне уже грубо шпатлевкой лицо замазывают, а я все еще пытаюсь тактично выбраться из сложившейся ситуации.

Смотрю историю про Адама, Лилит и Еву. Звучит идея о том, что мужчина всегда жаждет непокорной, равной ему женщины, но берет в жены покорную самку. Не могу не рефлексировать от этих идей. Меня одолевает беспокойство. Мне кажется, что она, считая себя недостаточно привлекательной для меня, соотносится с Евой. Начинаю терять, где мои собственно проведенные возможные параллели, а где проекции, звучащие, якобы, от ее лица. Предполагаю свою бывшую в роли Лилит, мол, той я был одержим, а сейчас я чувствую себя спокойно, рядом с нормальной. Какое подлое слово, думаю я и пугаюсь таких рассуждений. Прикидываю, что стоит ей немного охладить свое отношение ко мне, как я начну страдать и стелиться перед ней, и в полной мере ощущая ее социальные достоинства, нареку и ее именем Лилит. Мне интересно, как она видит настоящий момент, что думает, но не решаюсь спросить. Спросить это было бы небезопасной откровенностью. Правда – лучшее оружие, если ты хочешь отделаться от людей.

Каждый раз, когда я раздеваюсь в одиночестве, мне кажется, я собираюсь себя убить. Плаваю в горячей ванной, задремал. Перед тем, как проснуться, расплескивая воду, дергая руками, мне снилась девушка, идущая по летней улице, управляющая взводом солдат. Задаюсь вопросом «почему они так покорны?» и переключаюсь к следующему образу. В моем рюкзаке с разошедшейся молнией сама суть разложения. Некая квинтессенция разложения, способная убить человечество. В моем рюкзаке вирус, как в чемодане из фильма «12 обезьян», на мне гавайская рубашка.

Утром большой и мерзкий мир, в который не хочется выходить. Горячая вода снова отсутствует и холод кажется просто вселенским. Подсознание за ночь выебало так, как никто не ебал ни одну шлюху. Чувство вины делает сны ярче, заставляет каждый образ врезаться в память. Вокруг меня ад, который построил Джек. Делаю не как всегда, а получается все равно одна ахинея. Единственное, на что я остро реагирую – на изменение дистанции в отношениях. И вот, она изменилась. 

На улицах десант из художников. Они везде, разве что не в фонтанах. Погода такая, как на озере, когда ты не хочешь вылезать из палатки, но слышишь, как кто-то заботливый шипит примусом. Как будто все мои отношения в том или ином виде были построены на эксплуатации чувства вины. Из спектакля и книги Эрика Берна вспоминается маленький демон, что сидит в каждом из нас. Тот чувак, который в любой момент может все расхуярить. У него всегда есть на это изначальная базовая причина.

В автобусе веснушчатый рыжий студент разговаривает с незнакомой бабкой. Это какое-то социальное отклонение. Он для нее, наверное, идеальный представитель молодежи – книжки читает, разговаривает охотно. Они сейчас начнут лизаться. Многократное повторение сообщений в автобусе «Приятного вам пути» и мне хочется ответить «Спасибо». Мне так одиноко, как в метро, когда хочется нажать кнопку для экстренной связи с машинистом.

Дом и возвращение к чечевице. Смотрю на лопающиеся пузырьки в кастрюле с чечевичной кашей, думаю о том, что же вообще случилось. Ложка замирает, а я восклицаю оглушенный осознанием. Действительно херня получилась. Ем кашу, мне не хочется на работу. В такую погоду хочется прятаться от жизни в одеяле.

Меня научили в детстве возвращать все на свои места. Именно это я по жизни и делаю. Топчусь на месте, никуда не двигаюсь. Поиграл – вернул на место. И никаких перемен. Цой бы удавился от такого. 

Обнаружил себя на кухне голым, пожирающим кукурузные палочки «никитка» все еще в прострации. Ощущаю себя космонавтом на Луне. Но луна внутри меня. Слабо представляю, какой гениальный, как мне казалось, образ я пытаюсь до себя донести, делая эту запись на диктофон.

Гляжу в телефон, почти ничего не видно, лень смотреть и отвечать. Хотя девчушка по ту сторону экрана симпатична. Видимо, одного этого оказывается недостаточно, чтобы выдергивать себя из комфортного одинокого пребывания. 

Вечер, все дела окончены и сестра говорит, что приедет ко мне, в этот специфичный, но мною любимый район города. Встречаю ее, у меня в руке апельсин. Гуляем, я чувствую неловкость. За неделю она стала для меня какая-то другая, наверное, в ней тоже что-то поменялось. Мы идем к скольки-то там метровой вышке, куда я с детства мечтал забраться, но сделал это лишь однажды и то совсем недавно. И вот мы наверху, мне прохладно и грустно. Металлическая площадка раскачивается от ветра и наших движений. Она упоминает о былых временах, о том, как мы бесились, играли с ней в прятки будь еще совсем мелюзгами и мне снова грустно. Решаем сбросить апельсин и смотрим, как он разлетается по тротуару.

Помогаю ей с переездом. Таскаем вещи с родственниками, компания, как в детстве. Только мы уже совсем не дети. Обсуждаем цены на жилье, а они, знаете ли, конские. Люди с деньгами способны платить такие деньги за покупку квартиры, и делают это. Но не из необходимости поселить себя или своих детей, а просто как капиталовложение. Пустые квартиры богачей. Однушка молодой семьи с двумя детьми. От этого дисбаланса тошно.

Рассказывает историю про хомячков.  У одного мальчика был хомяк, а у его подруги хомячиха. Решили они создать хомячью семью. Хомяки подрались, потрахались и хомячиха родила девять хомячат. Через пару дней после родов хомячиха начала сжирать в день по чаду. Эдакий Сатурн в хомячьем обличии. В итоге, когда остался последний хомячок, он просто взял и умер. Предположительно, от страха. Вскрытие, конечно, никто делать не стал. А папаша бегал в колесе целыми днями и задушился, сунув голову между решеток. Что-то подсказывает, что это не был несчастный случай. 

Продолжаю анализировать отношения, пока снова не проспал. Никому не верю настолько, чтобы говорить действительно все, что думаю. Я просто не могу ручаться за то, что слушающий может отличать мои мысли по степени их важности для меня. Каждый придаст важность тому, что сам посчитает важным. И у меня слишком мало влияния над этим процессом. Говорить и писать то, что действительно думаешь при таком раскладе – это себя подставлять. Продолжаю жить и ощущаю себя нормально. Работа с учебой не избавляют от чувства собственной никчемности, а вот написание текстов создает ощущение величия. Укутываюсь ночью так, чтобы утро следующего дня меня не отыскало.

Очередная не менее печальная история. Кошка в деревне родила котят. Но на них напали крысы и всех утащили, одного кошка умудрилась отбить, но он был изгрызен и мертв. Теперь она вся в крови возится с трупиком и никого к нему не подпускает. Жизнь гораздо красочней всяких выдумок. 

Друг говорит, что я должен писать:

-хоть мое либидо и больше, но твоя творческая жилка потолще моей будет. 

-что такое либидо?

-ну, это сексуальность.. 

-сексуальная энергия, если точнее. мифическая херня, которую придумал Фрейд. и ты мне говоришь, что твоя мифическая херня больше моей, ну, что ж, я буду писать. 

Нахожу историю про то, как чайка сожрала голубя. Схватила его клювом, подняла в воздух, потом погрузила в воду, стала топить, а потом сожрала. Мне кажется, моим выдумкам еще далеко до этой реальности. Иду домой по исхоженным дорожкам парка. В траве на солнце спит мужик. Его зовут Серега. Во всяком случае, в этой истории. Он просыпается, оглядывается по сторонам, становится на четвереньки и начинает выдергивать траву, на которой только что спал, чтобы она не колола ему спину. Лежу на полу в квартире и разглядываю летнюю солнечную пыль. Прям как в детстве.

Гуляем вечером по городу. Поодаль останавливается велосипедист. Наблюдаю. Он остановился рядом с каким-то голубем на дороге. Голубь стоит и не идет с места. Сумрак, цвета города скрадываются темнотой. Парень приближается к голубю, чтобы согнать с дороги, в этот самый момент проезжает машина. Колесо подтягивает под себя птицу. Звук хрустящих куриных крылышек. Небольшой всплеск крови и мозгов, все прижимается к асфальту. Машина проезжает мимо. Белый седан, за рулем девушка, на пассажирском рядом – еще одна. Они даже не заметили. Вижу растерянный взгляд парня, оглядывающегося по сторонам. Читается досада и смятение. Он все еще тянет руку туда, где только что был голубь. Возможно чуть раньше голубь пролетал мимо и попал под велосипед этого человека. Потому такой контуженный и остался стоять на асфальте. Парень чувствует себя виноватым и я прекрасно его понимаю. Еще с четверть часа меня не отпускает эта сцена.

В магазине делюсь с ним увиденным. Рассказываю, как в детстве дверью пришиб домашнего попугая. Он говорит, что слышал о множестве таких случаев.

-да расслабься ты, он попал в голубиный рай, встретился с голубиным богом, - говорит. 

-мне кажется, он встретился с обыкновенным асфальтом. чуваку было очень грустно. мне хочется с ним подружиться.
-прикинь, мы возвращаемся, а он ебет труп голубя? 

В магазине очереди, сломалась касса. В толпе людей цыганка со своими детьми и люди совершенно разной внешности. На меня находит жажда публичных шуточек. Говорю о том, что должны быть какие-то подарки за ожидание. Например, мы можем угнать продуктовую тележку – это достаточная плата за потраченное время. Предлагаю украсть товар и заплатить за него в другом магазине этой сети. Говорю, что вручную кассиры бы сработали быстрее, достали бы из-под прилавка старинную книгу учета, быстро зафиксировали необходимые позиции и все. Ведь можно даже использовать сокращения и всякое такое. Как жаль, что продавцы не знают цен на все эти товары. Современный мир без электричества – то еще средневековье. На обратном пути нет ни велосипедиста, ни голубя на асфальте. Наверное, он его подобрал и выкинул в мусорку.

Это я к чему все клоню. Да к тому, что нет смысла никакого. Ни в жизни этой, ни в смерти нашей. А один плюс все равно оказывается больше, чем два. 

Лето традиционно из жары переходит в дожди. Черновики теряют свою актуальность как выцветают записи в бумажном блокноте. Иногда я подолгу не могу взяться за текст, потому что боюсь, что пальцы сегодня недостаточно точные и будут часто промахиваться мимо кнопок, отчего будут опечатки, а я буду досадовать, отвлекаться на эти опечатки, нервничать и потеть от того, что все складывается не так гладко, как мне бы хотелось. Я вообще не могу отказаться от идеи, что все классное, что бывает в жизни - получается гладко. Между тем, прошло меньше недели с последней истории. Это неправильно. В моей жизни стало происходить слишком много всего, и я уже не контролирую это. Заметки со сбившейся хронологией походят на спутавшиеся нити клубков. Из них должен был получиться комбинезон с пуговками, а вместо этого я пытаюсь связать носки, свитер и шарф.

Альбом фотографий в моем телефоне начался с уставшего лица бывшей: милая мордашка, такие хочется облизывать; а закончился фотографией моего дохлого кота со свернутой шеей. В зубах у него застрял то ли цветок, то ли еще какое-то растение. Кот уже сдох и разлагается. В уборке я не задаюсь вопросом, зачем я живу. Когда происходит что-то плохое, начинаешь считать дни с этого момента. Рано или поздно теряешь счет и все проходит. 

Перевожу утром будильник не потому, что хочу спать, а потому что ну его нахрен. Потом лежу, не сплю и в голове повторяется "нахрен, нахрен, нахрен". Настроение как в первом Макс Пэйне и саундтрек из него петлей на шею бросается. Я отлично гармонирую с этой обшарпанной автобусной остановкой.

В центральном парке павильон с детскими игрушками. Женщина в возрасте стреляет из пистолета мыльными пузырями, рядом тявкаяет игрушечная собачка. Вот это радостная работа. «А что ты можешь, что умеешь вообще?» - говорит мне друг и коллега. Мы сидим на скамейке, я снова потерян. Так меня всегда и разводят. В жизни не раз подписывался на всякую хрень, убежденный в собственной никчемности друзьями, семьей и самим собой. И сколько раз я не велся на эту манипуляцию, рано или поздно сам или кто-то извне напоминает мне, что я не умею. Тыкает пальцем и показывает, где и в чем я худший. 

В другой раз мы сидим с ним на другой скамейке. В парке собралось множество бессмысленных малолетних неформалов. Мы обсуждаем повседневные планы, я оптимистичен. Рассказываю ему про отца, что разносил все мои подростковые идеи, мечты. Но это лучше, чем если бы он разносил мне лицо. Как будто это что-то важное. «Привет фигуре отца».

Над нами сгущаются тучи. Иду домой, поливает со всех сторон, настолько оптимистичен, что это не сбивает с взятого курса. Показываю средний палец в небо. На следующий день просыпаюсь без сил и без оптимизма. План срывается, мне снова нужна подзарядка. Что-то мне подсказывает, что если долгое время бьешься над чем-то и не ощущаешь результата, если в попытках теряешь столько энергии, что кроме как апатично лежать на полу в поисках новой зацепки, нового мотива, ничего не можешь делать, то ты делаешь что-то не то. Ведь должны быть подвижки, оно должно поддаваться, а если не поддается, если потуги превращаются в онанизм, значит ты и оно – не созданы друг для друга. Пробить стенку головой можно – но что ты будешь делать дальше с разбитой головой? Если что-то не поддается, значит я этого не хочу. Говорю, что хочу или, что я не против, а подсознательно делаю не то и не так, как надо, чтобы получилось. Профанация работы. Прокрастинация вместо самореализации. Есть все же определяемая каждым разница между сложностями и пиздецом.

Подруга рассказывает, как у нее в деревне однажды собаки закопали ежа в землю. Съесть не смогли, поэтому вырыли яму в огороде и закопали. Вернулись люди, увидели это, ежа откопали, он остался жив и цел, а собак всех дед пристрелил. Одного из однокурсников звали Ежом. Не так давно он бросил все это дело и уехал в другой город.

Сестра шьет головы медуз, а я ее сегодня еще не видел. Не считая фото в инстаграме. Ночью я помогаю ей делать эти декорации для какого-то там мероприятия ее друзей. Когда ты живешь один и ничего в жизни не получается – ненавидишь себя. Это простая драма и ты тихонько страдаешь. Когда у тебя кто-то есть, начинаешь цепляться за человека, паразитировать на хорошем настроении или возможности себя как-то применить. И ненавидишь себя за это.

Вечер, когда я ощущаю себя бесполезным и беспомощным. Жду на остановке автобус. Он не идет очень долго. Ощущение беспомощности усиливается. Программа отслеживания автобусов не показывает ничего вразумительного. Когда по нужному тебе маршруту в этот самый час нет ни одного автобуса – ты ничего с этим не можешь сделать. Можно жаловаться кому угодно, брыкаться сколько хочешь, но факт останется фактом – в этот самый момент, когда тебе нужен этот автобус, его просто не будет. Бесит всё и такие вот несовпадения. Желаемого автобуса так и не дождался, пришлось ехать на другом, чтобы вообще выбраться из этой транспортной западни. Этот другой автобус выступает чуть ли не в роли спасителя, который везет меня к ней. Но он не спаситель. Автобус везет тебя по жизни просто так. Безличностно и безэмоционально. Прикладываю голову к окну, собирая глазами людей с тротуара. Люди на глаза попадаются как орешки на зуб: то вкусный, то выплюнуть хочется. Напоследок нужно увидеть хоть кого-то симпатичного, иначе закрывать глаза просто не хочется. Эта последняя неприятная фигура так и будет маячить перед зрачками.

Смотрю в окно на проплывающих мимо людей и снова думаю, что ненавижу всякие ее любовные отношения, которые были до и после меня. Прихожу домой, моя голова занята всем тем, что меня огорчает. 

Записываю в телефон указания, чтобы не забыть, на что я иду жаловаться в поликлинику. Утро, перед входом собираются немощные. Никаких видимых признаков того, что двери сейчас откроются нет, просто кто-то из хилых приблизился к двери и запустил цепную реакцию стада. Люди начинают толпиться у входа, концентрация нездоровья на квадратный метр такая, что мне кажется крыльцо должно вспыхнуть, как полыхали дома чумных в четырнадцатом веке. Знакомиться с девушками во взрослой поликлинике – безопасный вариант. Им всем как минимум восемнадцать. 

Гуляю по району с новостройками. Кругом китайские дети вперемежку с детьми европеоидов. Квартиры здесь не из дешевых. По азиатам сходу не поймешь, кто из них богатый. Все они выглядят какими-то грязными. В автобусе стою с сумкой на плече, сливаю свои мысли в заметки эверноута. Мне иногда снятся эти черновики, иногда звучат наяву где-то в затылке воспоминаниями. Мы поколение тех, кто начинает писать свои мемуары еще до того, как чего-либо достиг. На глаза попадается жирная девушка в футболке, раскрывающей ее жировые залежи с надписью «Baby don’t cry». Все, что я хочу – спать в автобусе, под песни My Personal Murderer пока он везет меня к концу света. 

Пишу ей. Похоже, для нее нормально не переписываться неделями. Мой опыт прошлых отношений такой привычки не выработал. Пауза в общении в пару дней оставляет меня наедине с моей неуверенностью в себе. Во мне слишком много маленького мальчика и я злюсь и обижаюсь на уменьшение внимания. Очень остро реагирую на изменение температуры в отношениях.

Начинаются не отвеченные в течение пяти минут, часа, нескольких часов, сообщения. Провожающему вслед не бросаются взгляды из автобуса. Вот и доходит до того, что не получаешь ответа до того, как уснуть. Утром просыпаешься, чуть позже вспоминаешь этот маленький факт и расстраиваешься. Проверяешь сообщения, расстраиваешься снова в любом случае: ответа нет – сообщение прочитано, или же есть – но это не то, что ты бы хотел увидеть в ответ. Недоволен собой, что так мнителен и чувствителен. 

Сидим с другом в парке. Мимо нас проходит мужчина с собачкой на колесиках вместо задних лап. Говорим про сновидцев и сталкеров. Я говорю ему, что не верю ни в какой путь, напираю на биологичность человеческой жизни.

-Мне кажется, самый жуткий трип о том, что все эти лсдшные, декстрометорфанные грезы со смыслом - всего лишь наркотические трипы и ничего большего. Что жизнь бессмысленна и одна?

-А ты думаешь такого трипа не было?

Он говорит, что все бы так, и все бы хорошо, но космос в конечность жизни не вписывается. Говорю, что существование космоса и непознанность механизмов мира – не достаточное основание для отрицания конечности и бессмысленности твоей жизни. Перед нами на скамейке инвалид с костылем пытается сменить набойку. Подходим, помогаем.

Ты – всего лишь не очень уплотненная пустота. А это всего лишь бессмысленная фраза. Совокупность дребезжащих колеблющихся молекул. Мы лишь вибрирующая пустота. Нет никакой возможности сохранить, записать все эти движения, чтобы проследить изменения, увидеть хоть один момент настоящего. Нет никакого тебя постоянного. Ощущение себя, как целого объекта на вымышленной шкале времени - всего лишь сочетание материальной реализации и обусловленного ею восприятия. Улитка видит мир совсем другим. С позиции элементарных частиц – ты улитка.

Все эти мысли и разговоры уже происходили. С другими людьми, в других обстоятельствах. Бесконечные диалоги.  Вот, почему мне нравится песня Fleur – Ремонт. Разговоры – стены. Одни и те же. Периодически штукатурятся стены, клеятся обои. Потом все срывается и по новой. Иногда поверх, иногда с возвращением к голым стенам. Вот они, все эти разговоры и мысли. Стены твоего дома в перманентном ремонте.