dead lesbian

План на сентябрь вызывает желание на октябрь запланировать суицид. Мой личный план выполнен на пять процентов вместо необходимых восемнадцати. Планы мне стали нравиться больше, чем фантазии. Работа для меня это стержень, что-то вроде хребта. Без нее я превращаюсь в мягкотелую шмяку, не желающую ни делать что-либо, ни жить. Примерно так же на меня влияют девушки и влюбленность.

Поздний вечер, на улице ливень, пахнет мокрым асфальтом и мне хорошо. Наудачу звонит друг, договариваемся о встрече. Мне лень надевать на себя все, поэтому куртка покрывает голое тело, а кофта со штанами в руках. В таком облачении нахожусь перед домом друга, пока жду его, раскладываю одежду на скамейке и одеваюсь по-человечески, деловито и спокойно. Не спешу, чтобы не выглядеть подростком, который сбежал из дома подружки, когда внезапно вернулись родители.

Возвращаюсь в дом детства, а тут все как-то не так. Подъезд в ремонте, домашние животные выглядят как-то иначе, как в тех снах, где выглядит все вроде бы так же, но едва ощутимо иначе. Радует наличие горячей воды. Напрягает холодность города, она снижает и без того шаткую мотивацию двигаться на работе. Мне представляется человек, которого резво замуровывают, а я – этот человек, аккуратный и не успеваю уважительно разгребать кирпичи и цемент, которыми меня заваливают. Мне уже грубо шпатлевкой лицо замазывают, а я все еще пытаюсь тактично выбраться из сложившейся ситуации.

Смотрю историю про Адама, Лилит и Еву. Звучит идея о том, что мужчина всегда жаждет непокорной, равной ему женщины, но берет в жены покорную самку. Не могу не рефлексировать от этих идей. Меня одолевает беспокойство. Мне кажется, что она, считая себя недостаточно привлекательной для меня, соотносится с Евой. Начинаю терять, где мои собственно проведенные возможные параллели, а где проекции, звучащие, якобы, от ее лица. Предполагаю свою бывшую в роли Лилит, мол, той я был одержим, а сейчас я чувствую себя спокойно, рядом с нормальной. Какое подлое слово, думаю я и пугаюсь таких рассуждений. Прикидываю, что стоит ей немного охладить свое отношение ко мне, как я начну страдать и стелиться перед ней, и в полной мере ощущая ее социальные достоинства, нареку и ее именем Лилит. Мне интересно, как она видит настоящий момент, что думает, но не решаюсь спросить. Спросить это было бы небезопасной откровенностью. Правда – лучшее оружие, если ты хочешь отделаться от людей.

Каждый раз, когда я раздеваюсь в одиночестве, мне кажется, я собираюсь себя убить. Плаваю в горячей ванной, задремал. Перед тем, как проснуться, расплескивая воду, дергая руками, мне снилась девушка, идущая по летней улице, управляющая взводом солдат. Задаюсь вопросом «почему они так покорны?» и переключаюсь к следующему образу. В моем рюкзаке с разошедшейся молнией сама суть разложения. Некая квинтессенция разложения, способная убить человечество. В моем рюкзаке вирус, как в чемодане из фильма «12 обезьян», на мне гавайская рубашка.

Утром большой и мерзкий мир, в который не хочется выходить. Горячая вода снова отсутствует и холод кажется просто вселенским. Подсознание за ночь выебало так, как никто не ебал ни одну шлюху. Чувство вины делает сны ярче, заставляет каждый образ врезаться в память. Вокруг меня ад, который построил Джек. Делаю не как всегда, а получается все равно одна ахинея. Единственное, на что я остро реагирую – на изменение дистанции в отношениях. И вот, она изменилась. 

На улицах десант из художников. Они везде, разве что не в фонтанах. Погода такая, как на озере, когда ты не хочешь вылезать из палатки, но слышишь, как кто-то заботливый шипит примусом. Как будто все мои отношения в том или ином виде были построены на эксплуатации чувства вины. Из спектакля и книги Эрика Берна вспоминается маленький демон, что сидит в каждом из нас. Тот чувак, который в любой момент может все расхуярить. У него всегда есть на это изначальная базовая причина.

В автобусе веснушчатый рыжий студент разговаривает с незнакомой бабкой. Это какое-то социальное отклонение. Он для нее, наверное, идеальный представитель молодежи – книжки читает, разговаривает охотно. Они сейчас начнут лизаться. Многократное повторение сообщений в автобусе «Приятного вам пути» и мне хочется ответить «Спасибо». Мне так одиноко, как в метро, когда хочется нажать кнопку для экстренной связи с машинистом.

Дом и возвращение к чечевице. Смотрю на лопающиеся пузырьки в кастрюле с чечевичной кашей, думаю о том, что же вообще случилось. Ложка замирает, а я восклицаю оглушенный осознанием. Действительно херня получилась. Ем кашу, мне не хочется на работу. В такую погоду хочется прятаться от жизни в одеяле.

Меня научили в детстве возвращать все на свои места. Именно это я по жизни и делаю. Топчусь на месте, никуда не двигаюсь. Поиграл – вернул на место. И никаких перемен. Цой бы удавился от такого.